СТРАННАЯ ИСТОРИЯ

(У.К.Джадж под псевдонимом БРАЙЕНА КИННАВАНА)

Несколько лет назад я спускался к Киллернейским озерам, но не просто для того, чтобы увидеть их, как это сделал бы любой другой путешественник. В детстве меня всегда увлекала мысль попасть туда, и во сне я часто оказывался на водной глади озера или гулял вокруг него. После того, как это произошло множество раз, я достал фотографии тех мест и был чрезвычайно удивлен, обнаружив, что мои сны были так точны, что казались воспоминаниями. Но превратности судьбы приводили меня в другие части света, и до своего совершеннолетия я так и не побывал в этом месте. Решение отправиться туда было принято, когда однажды, взглянув на витрину магазина в Дублине, мой взгляд случайно упал на открытки с видами Киллернейских озер, и тотчас же я исполнился сильнейшим желанием увидеть их. Итак, я сел на первый поезд и вскоре уже был там, сняв комнату вместе с одним стариком, который с самого начала показался мне старым другом.

Следующие день или два были посвящены бесцельным прогулкам по окрестностям, которые не принесли большого удовлетворения, видимо, потому, что это место не интересовало меня с чисто географической стороны; до этого я уже успел побывать в различных краях. Но в третий день я ушел в поле, раскинувшееся недалеко от глади одного из озер, и присел возле одного старого колодца. День только еще начинался, и было необычайно приятно. В голове у меня не было никакой определенной цели, и я заметил, что мне непривычно тяжело следить за четким ходом своих мыслей. Итак, как только я сел, мной овладела сонливость, поле и колодец посерели, хотя и оставались по-прежнему видимыми, в то время как я, казалось, превращаюсь в другого человека. И через несколько минут я увидел туманную форму или изображение высокой круглой башни, возвышающейся футов на пятьдесят прямо за колодцем. Я потряс головой, и видение исчезло. Мне показалось, что я поборол дрему, но лишь на мгновение. Видение повторилось с еще большей силой.

Колодец исчез, на его месте возникло здание, а высокая башня сделалась прочной. Все желание остаться самим собой исчезло. Я поднялся, чувствуя чисто механически, что мой долг так или иначе призывает меня в башню, и вступил в здание, через которое, как я знал, нужно было пройти, чтобы попасть в нее. Когда я прошел через стену, показался старый колодец, который я видел ранее, когда пришел в поле, но это странное совпадение не вызвало моего удивления, ибо я уже давно знал этот колодец. Я подошел к башне, и ступил на ступеньки винтовой лестницы, ведущие наверх, и пока я поднимался, знакомый мне голос назвал меня по имени, но не по тому привычному имени, которое я носил, когда присел у колодца. И это опять вызвало у меня не большее удивление, чем старый колодец за стеной. Наконец, я поднялся на самый верх башни, где горел огонь, поддерживаемый неким старцем. Это был вечный, никогда не угасавший огонь, и из всех других молодых учеников лишь мне одному дозволено было помогать старцу.

Как только моя голова показалась над уровнем нижнего края башни, я увидел величественную прекрасную гору невдалеке, а также другие башни, что были ближе к ней, чем моя.

"Ты опоздал", - произнес старец. Я не ответил, ибо ответить было нечем. Но я приблизился, всем показывая, что готов продолжать наблюдать за огнем вместо него. Как только я сделал это, меня осенило, что солнце приближалось к зениту, и на какое-то мгновение у меня возникло воспоминание о старике, с которым я вместе снимал комнату, а также о поезде-экспрессе, до которого надо добираться на повозке, но оно тут же стерлось, ибо проницательные глаза старого хранителя смотрели мне прямо в душу.

"Я боюсь оставить тебя за старшего, - были его первые слова. - Возле тебя тень, темная и молчаливая".

"Не бойся, отец, - ответил я, - я не оставлю огонь и не дам ему погаснуть".

"Если это случится, то наш приговор будет подписан, а решение судьбы Иннисфаллена задержится".

С этими словами он повернулся и оставил меня, и вскоре стихли его шаги вниз по винтовой лестнице.

Огонь, казалось, был заколдован. Он едва горел, и один или два раза я чуть не умер от страха, когда он готов был угаснуть. Когда старец оставил меня, огонь горел ярко. В конце концов, мои усилия и молитвы оказались услышанными - появилось пламя, и все пошло на лад. Но именно в этот момент шум на лестнице заставил меня обернуться, и, к своему удивлению, я увидел совершенно незнакомого мне человека, появившегося на площадке, куда никто, кроме охранников, не допускался.

"Смотри, - сказал он, - вон там огни угасают". Я посмотрел и ужаснулся, увидев, что дым на башнях, стоящих рядом с горой, погас. В изумлении я бросился к парапету, чтобы рассмотреть поближе. Убедившись, что все, о чем говорил незнакомец, было правдой, я вернулся, чтобы продолжать следить за огнем и ... О, ужас! Мой огонь едва горел. Пользоваться свечой или трутом было нельзя; смотритель должен был возжигать огонь лишь самим же огнем. В безумном страхе я схватил новое топливо, бросил его в огонь, размахивая над ним, наклонился и бешено дул на угасающее пламя, пытаясь раздуть его, - но все мои усилия были напрасны, - огонь погас.

Меня охватил болезненный страх, за которым последовал паралич всей нервной системы, за исключением той ее части, что управляет слухом. Я слышал, как незнакомец приближается ко мне, и, как только он заговорил, я сразу узнал его голос. Кроме него я не слышал больше ни звука. Все было мертво и холодно, я, казалось, знал уже, что старый страж огня никогда больше не вернется, что никто больше не вернется, ибо началась катастрофа.

"Это твое прошлое, - сказал незнакомец. - Ты подошел к тому моменту, когда давно, много веков назад, ты не смог поддержать огонь. Это сделано. Хочешь ли ты слушать об этом дальше? Старик давно умер и больше не причинит тебе беспокойств. Очень скоро ты снова окажешься в суматохе девятнадцатого века".

Тогда дар речи вернулся ко мне, и я проговорил: "Да, скажи мне что это или что это было".

"Это старая башня, используемая прямыми потомками Белых Магов,

поселившихся в Ирландии еще тогда, когда Остров Англии не поднялся из моря. А

когда Великим Учителям пришлось уйти, были оставлены строгие приказы о том,

что ни один огонь на башнях не должен угаснуть, а также было дано

предупреждение, что если жизненными принципами начнут пренебрегать, если

милосердие, долг и добродетель будут забыты, то сила, питающая огонь жизнью,

постепенно исчезнет. Упадок добродетелей совпадет с угасанием огней, а эта

последняя башня, охраняемая стариком и юношей, должна будет угаснуть

последней. Но даже она может спасти других, если ее хранители огня будут

верными.

Прошли многие годы. А яркий камень на горе Иннисфалена сиял днем и ночью до тех пор, пока свет его не стал меркнуть. Странные поющие камни, которые находят сегодня в Ирландии, не были просто выдуты ветром; лишь только тогда, когда чистый и верный служитель спускался вниз с Белой Башни, над горами от того камня, установленного рядом с холмом, где сиял алмаз, и над долиной плыли протяжные, странные волнующие звуки. Те камни использовались Великими Магами, и когда звучал самый большой из них, лежащий у Белой Башни, появлялись феи озер; когда призывно звучал камень горы, то тотчас на Белой Башне послушно собирались духи воздуха и воды.

Но все изменилось, и пока поддерживали огонь на башнях, подкралось неверие.

На вас со стариком очень надеялись. Но пустые мечтания задержали тебя на час после назначенного времени в тот роковой день, оставшийся в прошлом, показанный тебе мною лишь из расположения к тебе. Ты пришел, но слишком поздно. Старик был вынужден ждать, но все еще страшился оставить тебя, ибо он уже видел прозорливым оком черный перст судьбы. Он спустился с лестницы и в самом низу упал и умер. Именно в тот роковой миг ты из любопытства бросился посмотреть на соседнюю башню, хотя ты прекрасно знал и верил в предсказание. Тот момент и решил все, - и, бедный мальчик, ты не смог устоять перед железной поступью судьбы.

Огонь погас. Ты спустился вниз башни; внизу на ступенях ты увидел их, уносящих старика и - **".

В этот момент я увидел, что туманный колышущийся силуэт башни исчез, колодец снова оказался рядом со мной, и я очутился опять в поле. Увы!

 

 ***

 

 

ПОСЛЕДНИЙ САМАЙН

Алексей Ворон

Ночь, тайн созданья не тая,
Бессчетных звезд лучи струя,
Гласит, что с нами рядом - смежность
Других миров, что там - края,
Где тоже есть любовь и нежность,
И смерть и жизнь, - кто знает, чья?

Валерий Брюсов

Когда меня попросили подготовить материал о том, как проходил Самайн в друидистическом ордене, я сначала отказался, поскольку давно не вхожу ни в какие организации. Но после, поразмыслив, решил все же написать это повествование.

Для меня Самайн давно перестал быть праздником с большим сбором людей в лесу у костра, пением гимнов, демонстрацией бессмысленных ритуалов и приемом невероятного количества пива. Орден, когда-то служивший мне идеалом и вдохновителем, давно превратился в сборище реконструкторов. Утрачен первоначальный истинный смысл обрядов, сохранились лишь их внешние атрибуты, а тайные встречи проходят под камерами фоторепортеров. Я ушел далеко не первым, до меня орден покинули великие учителя, те, чьи имена произносились с большим почтением. Настал день, когда ушел и я. Ушел вслед за своим учителем, который давно уже посвятил меня и позволил действовать самостоятельно. Но для меня он всегда будет именоваться святым словом Учитель.

Это было не легкое решение. После ухода очередного главы ордена, его место пришлось занять мне. Вместе с местом я унаследовал и имя главы ордена друидов - Ворон. Так было принято именовать высшую должность в нашем ордене. Множеству благих намерений по восстановлению былого величия ордена так и не суждено было исполниться. С высоты моего нового положения многие проблемы выглядели иначе.

Наступил очередной Самайн, который я впервые встречал в качестве верховного друида. Теперь я стоял не в ряду друидов, а у Большого Костра, озирая внемлющих мне членов ордена. В самый разгар обряда к Большому Костру подошел Учитель. Одет он был не в плащ, как мы (была у нас такая форменная одежда для обрядов - длинные плащи с капюшонами), а в тканевую курточку, весьма заношенную и вышедшую из моды лет пятнадцать назад. Не обращая внимания на проводимый обряд (чтобы избежать его прерывания, мы выставляли часовых из числа неофитов, призванных остановить любого случайного путника), Учитель прошел вдоль поющих жрецов ко мне.

- Алексей, - сказал он, используя мое мирское имя, - я очень прошу тебя, не как главу ордена, а как человека: прекрати этот балаган раз и навсегда. Я несколько опешил от столь неожиданной просьбы особенно в такой момент. - Учитель, - ответил я с почтением, - я всегда уважал тебя. Но ты выбрал странное время для странной просьбы. Я не могу прервать обряд. Ритуал призыва Силы ненарушаем. Даже наша беседа - кощунство.

Он вздохнул и опустил глаза. Казалось, сейчас он уйдет, так ничего и не ответив.

- Я ошибся, - сказал он, наконец. - Я перепутал место, время и человека. С этими словами он повернулся и пошел прочь, мимо костров и изумленных людей, продолжавших нестройно тянуть слова гимна без моей поддержки. Тогда мне стало страшно. Не могу объяснить этого безотчетного чувства, словно вместе с учителем уходила какая-то частица меня. И чтобы сохранить эту частицу, я ринулся за ним и остановил.

- Я хочу объяснений, - потребовал я.

Он устало покачал головой.

- Я пренебрег обычаем, - начал он, - я не праздную сегодня Самайна только из-за тебя. Просто так я не приехал бы в твой лес.

Я кивнул. Он знает традиции и должен понимать, вмешаться в обряд просто так нельзя, для этого должны быть какие-то веские причины.

- Тебе нравится носить этот знак? - спросил он, указывая на знак Ворона у меня на груди.

Странный вопрос, не за этим же он сюда приехал.

- Мне нравится носить этот знак, - ответил я.

- Тогда ты можешь оставить его себе на память, - улыбнулся он. - Это единственное, что действительно имеет значение. Все остальное здесь - маскарад.

Я не обиделся. Таких слов было уже сказано не мало теми, кто в свое время ушел.

- Путь друида теперь, - продолжал Учитель, - это путь одиночества. Нет больше силы в ваших словах. Боги уже не приходят на эти обряды. Остановись, пока они не покинули вас совсем.

- Мы призываем силу, - возразил я.

- Не призываете. Вы играете в призыв силы.

- Чего ты хочешь?

- Останови этот балаган.

Мои друиды уже не пели, порядок обряда был нарушен. Среди полутора десятков людей в средневековых балахонах Учитель в своей курточке казался каким-то беззащитным и не настоящим. Он пожал плечами:

- Ты все понимаешь, мне добавить нечего. Сейчас ты примешь решение, каким путем идти дальше. Сейчас ты решишь для себя, друид ли ты. Твой ответ мне не нужен. Ответь самому себе.

С этими словами он ушел, скрылся, так и не замеченный нашими безалаберными часовыми. Сказать по правде, я и сам, будучи неофитом и стоя на часах с другими юнцами, в это время ночи уже предавался опорожнению запасенных бутылок. Новое поколение не меняло старых традиций.

Я смотрел вслед Учителю, пытаясь разглядеть среди деревьев его серую куртку. Зря он ходит один по Калужским лесам, думал я, ведь мы забираемся в самую глушь. Здесь и заблудиться не долго, особенно ночью. А он пожилой человек и защитить-то себя не сможет.

Он ушел, и я его не остановил. Силы со мной не было. Я стоял среди толпы друидов и в то же время совершенно один на этой пылающей кострами поляне, один во всем огромном Калужском лесу, один во всем мире. Я начинал постигать, что значит путь одиночества. Мой Самайн начался.

Люди недоуменно смотрели на меня из-под капюшонов. Большой Костер пылал, потрескивая и выбрасывая в черное небо снопы искр.

Силы с нами не было.

Было ли это новостью для меня?

Нет, давно нет. Игру от действительности отличить не просто, но можно, если захотеть. Я не хотел. Мне нравился знак Ворона.

- Киан, - позвал я. В ордене принято было обращаться друг к другу по именам, данным после инициации. Теперь, вспоминая их, я улыбаюсь - в именах членов нашего ордена воплотился весь кельтский пантеон.

Киан отделился от толпы и подошел ко мне, откинул капюшон.

- Ворон?

- Ты останешься, - сказал я, - до утра. Любой может остаться, но ты обязан. Это твоя последняя обязанность в ордене. Костер должен гореть до рассвета. Утром ты его погасишь.

Киан недоуменно уставился на меня. Остаться в лесу до утра планировалось изначально, недаром в кустах стояли три ящика пива и закуска. Все это тащилось на себе, пробраться к нашей поляне через лес на машине невозможно.

Я не знал, какими словами сообщить новость Киану, тем более, как сказать ее всем остальным. Когда уходил предыдущий глава ордена, так же, как и мой Учитель, в никуда, на путь одиночки, он собрал всех и объявил об этом. Он же назначил меня на свое место. Я принял эту игру, и все мы давно в нее играем, и моя роль самая красивая, самая пафосная, что ж, доиграю ее до конца.

- Орден распущен, - сказал я, повысив голос. - Каждый из вас должен найти собственный путь. Отныне боги не хотят видеть нас вместе.

Эти слова показались мне достаточно торжественными, поэтому я произнес именно их. На обдумывание длинных речей у меня не было времени. Люди молчали. Киан тихо крякнул. Из леса вышел один из часовых, услышавший мои слова. Распустить орден мог только его глава, собраться после этого орден уже не мог. Я остановил тот балаган, который мы столько лет выдавали за орден друидов. Я снял плащ, бросил его в костер, взял у одного из бывших друидов из рук самодельный факел и, не попрощавшись, пошел в лес. Путь я знал, ходил по нему не первый год. Мне было горько, в горле стоял ком.

Жалел ли я о том, что сделал? Не помню. Помнится, скучал по Учителю, и было обидно, что он так быстро ушел. В тайне я надеялся, что он ждет меня где-нибудь неподалеку. Потому я решил идти не к тому месту, где оставлен мой байк, а к электричке, в надежде догнать Учителя. Шел я быстро, иногда бежал. Я даже покричал его имя, но он не отозвался. Я был один. Поняв, наконец, что нет смысла искать его (если бы он шел этой дорогой, я давно уже догнал бы его), я решил отправиться на поиски мотоцикла. Факел мой погас. Я остался в темноте, ветки деревьев цеплялись за меня, словно лапы лесных чудовищ. Знак Ворона звякал о заклепки на кожаной куртке при каждом шаге. К утру подморозило. Лишь к рассвету, замерзший, голодный и злой выбрался я на какую-то проселочную дорогу - пустынную. Попытался определить свое местоположение - не смог, кругом лес, утреннее небо еще темное и затянуто тучами. Решил идти направо, просто так, наугад. Минут через пять сзади послышался звук мотора. Я оглянулся. Меня догоняла обшарпанная "шестерка". Без особой надежды я проголосовал. К моему удивлению машина остановилась, резко затормозив. Я плюхнулся на грязное сидение рядом с водителем, заспанным деревенским мужичком, от которого невыносимо несло перегаром и дешевыми женскими духами. Оказавшись, наконец, в относительном тепле, я не выдержал и пожаловался:

- Заблудился, с ночи брожу, только выбрался на дорогу.

- Бывает, - равнодушно пожал плечами водитель и нажал на газ.

- Подожди, - всполошился я, - мне надо к деревне ***.

- Чё ж не к станции? - удивился мужик.

- У меня там мотоцикл остался, - признался я.

Мужик вздохнул, ударил по тормозам так, что я едва не треснулся о лобовое стекло, крутанул руль на разворот. Значит, с выбором направления я все-таки ошибся. Бывает.

Вскоре он свернул на другую дорогу, которую я признал. Спустя десять минут я уже откапывал в мерзлых кустах свой потрепанный "Зизер". Жигуль отъехал немного, водитель высунулся в окно.

- Эй, - крикнул мужик. - А чё это у тебя за хреновина на груди?

- Знак Ворона, - крикнул я в ответ.

- А-а, - протянул мужик, - бывает.

Шестерка скрылась. Я огляделся. Другого транспорта наших "друидов" не было. Значит, все уехали. Интересно, что они подумали, увидев, мой байк на месте? Наверное, решили, что древние боги забрали меня... Бывает…

***

С тех пор минуло много лет.

Мне не трудно было смириться с одиночеством, сложнее было признать в себе отсутствие силы. Я и не заметил, когда именно она ушла. Будучи еще учеником, я открывал пути, ходил тропами шаманов, мог странствовать по иным мирам. Теперь тропы заросли колдовской травой и затерялись, иные миры стали неразличимы во тьме. Сила, что была когда-то со мной, мне изменила. Зато Одиночество никогда не изменяло. И я ему оставался верен. Учителя своего я больше не видел. Я мог бы разыскать его. Где-то в старых записных книжках, оставшихся со студенческих лет, записан был его телефон. Я знал, что он и сегодня преподает философию в одном из московских вузов.

Но тот, кого покинула сила, вынужден ждать, не оповещая об этом своих соратников. И я ждал. Я посвятил свободное время изучению древних языков и чтению мифов. Теперь я изумлялся, каким безграмотным я был. Как мог я согласиться занять место главы ордена, не зная духовных составляющих кельтской культуры, ее традиций и истории. И что это был за орден, согласившийся принять такого главу. Впрочем, я сомневаюсь, что предыдущий глава ордена был просвещенней меня. Прав был Учитель, за внешними атрибутами обрядов мы потеряли их суть. Или никогда не знали ее.

В Самайн я ухожу в леса. Выглядит это так - собираю рюкзак, сажусь на электричку (мотоцикл мой благополучно сгинул в одной из подмосковных канав, как и предрекал когда-то мой Учитель) - через полтора часа я на даче. Небольшой участок в шесть соток в садоводческом товариществе, доставшийся мне в наследство от бабушки, стал теперь моей собственной священной рощей. Был он последним, на отшибе, за общей оградой, что только радовало меня. Здесь всегда было тихо. Еще бабуля, царствие ей небесное, вместо моркови да картошки высаживала здесь деревья. Благодаря ей участок выглядит теперь, как кусок леса. Ели, три высокие сосны, два дуба, можжевельник, орешник, дикие яблони и осины составляют мои угодья. Все это окружено буйно разросшейся ежевикой - таинственной колдовской ягодой. Посередине рощи - небольшая полянка, в центре которой - круг из камней. Камни большие и не очень. Я знаю историю каждого из них, говорю с ними, слышу их голоса.

Приехал я засветло. На станции пустынно. В конце октября и в выходные-то приезжает не много народу, а уж в будний день - никого. Это и хорошо. Я люблю тишину и одиночество. Иду по голому осеннему лесу, вдыхая полной грудью леденящий легкие воздух, земля мягко пружинит под ногами. Только в это, сумеречное время на стыке дня и ночи, только находясь в лесу в полном одиночестве можно встретить взгляд бледно-желтых глаз осени. Она смотрит сквозь голые ветки, сквозь одинокие листья, позабывшие опасть, она заглядывает мне в душу.

Двадцать минут пути по осеннему лесу и я - на месте. Ворота заперты, ключа от них я отродясь не видел. Обходить все участки вокруг - долго. Перелезаю, как обычно. Сторожа у нас давно нет, был когда-то, да ему перестали платить. Собаки ушли вместе с ним. Пройдя всю территорию, лезу через вторые ворота, преодолеваю овраг. Вот и моя калитка. Она никогда не заперта, лишь прикрыта. Воровать у меня нечего, ценность камней деревенским алкоголикам не понять, бомжи предпочитают участки с домами или хотя бы с сараями. Смеркается. Тишина. Иду на свою поляну.

Костер я учуял раньше, чем заметил его отблески меж деревьев. Пряный запах тлена всеобщего увядания, запах холодного осеннего воздуха прорезал резкий и едкий запах огня. И вот он уже виден - маленькое пламя, танцующее среди камней. Я ускоряю шаг. Кто может жечь костер на моей поляне? Выхожу из тени деревьев. На поляне в кругу из камней вижу человеческий силуэт. Кто-то сидит ко мне спиной, раздувает огонь. Он, безусловно, слышал мои шаги, но не счел нужным обернуться. Может, ждал меня. Я узнаю ту самую затертую серую куртку, которой теперь уж больше двух десятков лет. Мой Учитель возжег для меня сегодня Огонь Самайна!

Я молча сел напротив. Он поднял глаза над костром, улыбнулся. Такой уже старый, с горечью подумал я. Он словно истончился, уменьшился. Худющий, щеки впалые, отблески огня пляшут в его глазах, от чего он напоминает мне Безумного Барда из валлийских мифов. Но нет, безумия в них нет, в его не по-стариковски ярких голубых глазах я вижу лукавые детские искорки. Он поднимает глаза к небу и произносит:

- Небо сегодня не по-осеннему чистое. Ночь будет светлой. Прямо не Самайн, а Лугназад, - он смеется.

Я молча смотрю в небо и снова на него. Я так рад его видеть. С той нашей последней встречи прошло много лет - долгих лет, полных одиночества, поиска смысла в том, что изначально бессмысленно, в тоске по силе и напрасного ожидания ее возвращения. Мне не хватало этих лукавых искорок в его глазах.

- Мрачный ты, Алеша, - говорит Учитель. - Отчего так?

Я не мрачный. Наоборот. Но губы упрямо не хотят расползаться в улыбке. Он так долго не приходил, а я давно забыл, что такое сила. Я много лет сидел в этом кругу из камней в пустой надежде, что она вернется. Сколько раз я повторял обряд, сколько раз возжигал здесь пламя, сколько раз призывал силу. Ни видений, ни пути, двери заперты, пустота. Я боялся улыбнуться. Боялся спугнуть ту искру надежды, что зажглась во мне.

Черные кроны деревьев нависли над нами, словно высокие замковые стены. Сквозь них не проникает ни звука. Ветки не шелохнутся, холодный воздух замер. Только костру не ведомо бездвижие, пламя бьется, рвется в темное небо. Я сам был учителем, я сам учил получать силу - из воздуха, из огня, из воды, из камня. Сколько было у меня учеников? Я не помню. Знают ли они, что такое не иметь силы?

Камни пели. Каждый пел мне свою песню. Она утешала и обещала все лучшее. Камни любили меня. Я любил камни. Нам не плохо было здесь в уединении вдали от посторонних глаз. Мои камни давно уже не открывали мне Врата, но я знал, что Путь лежит сквозь них. Я верил песне и ждал. Ждал и Учитель. Он больше не сказал ни слова. Так просидели мы до полной темноты. Тогда Учитель заговорил. От неожиданности я вздрогнул. Его голос звучал откуда-то с небес:

- Знак Ворона еще у тебя.

Он не спрашивал, он утверждал. Знак Ворона, единственная вещь, оставшаяся у меня с тех времен, когда в Калужском лесу возжигали Большой Костер друиды, с ним я не смог расстаться. Я молча достал Знак из кармана. Я больше не носил его на груди.

Учитель кивнул, но Знак не взял. Он достал из спортивной черной сумки, такой же старой, как и его куртка, небольшой походный котелок и принялся устанавливать его над огнем с помощью двух рогатин и перекладины. Надо бы сходить к колодцу, подумал я. Словно прочитав мои мысли, Учитель достал двухлитровую бутыль с питьевой водой и усмехнулся:

- Прогресс, а ты думал…

Я не думал, я ждал. Я извлек из рюкзака пакеты с едой - в ночь Самайна нельзя быть голодным. Это не та ночь, перед которой постятся. Пир Самайна уже много лет я делил только с птицами. Их было множество в моем шестисоточном лесу.

- У меня тоже есть еда, - сказал Учитель и вывалил на мерзлую траву содержимое своей сумки.

- Пир Самайна, - я первый раз улыбнулся. - Похоже, это будет настоящий Пир.

Вода в котелке закипела, Учитель бросил в нее пучок сушеной полыни, потом долго смотрел в небо, прищурившись, наконец, спросил:

- Времени сейчас сколько?

- Четверть одиннадцатого, - ответил я, - ты словно ждешь кого-то.

- Жду, - согласился Учитель. - Последней электрички.

Я испугался. Может, он хочет уехать, оставив меня вновь одного.

- Пир, - пояснил Учитель, - будут гости.

Я успокоился. Кто? Спрашивать я не стал. Если он хочет видеть кого-то на нашем Пире, пусть, я буду рад любому. Главное, что он здесь, со мной. И даже если Сила так и не вернется ко мне, мне будет утешением уже то, что он жив, помнит обо мне, что он вообще существует. А значит, существует и Сила.

Смолкла в отдалении электричка, мы долго сидели в тишине, прислушиваясь. Наконец, услышали шаги, кто-то шел легко и быстро. Скрипнула калитка.

- Ух! Запах от станции чуется, - донесся до нас голос, и тут же над котелком появилось юное лицо. Мальчишка, лет двадцать не больше, скорее меньше.

Он свалил огромный походный рюкзак на землю.

- Я это… бежал, - выпалил он запыхавшимся голосом. - Ворота это… были заперты, пришлось лезть через забор, потом еще через один.

Понятно, он не знал, что мой участок находится за общим забором.

- Сейчас, сейчас я все организую, - суетливо говорил юноша, так и не обратив на меня никакого внимания. - Я принес еды, и вот еще мангал, правда, маленький. Зато мясо вымачивал в мамином рассоле. И вот еще... Он достал бутылку водки и как-то неуверенно посмотрел на Учителя. Тот кивнул:

- Выкладывай, выкладывай все, Алеша. Ты подоспел вовремя.

Я вскинулся. Еще один Алеша. Не приятно, когда моим именем Учитель зовет кого-то другого. Тем временем Учитель высыпал содержимое небольшого мешочка в котел.

- Что это? - тут же встрял второй Алеша.

- Узнаешь, - пообещал Учитель, мне сказал: - надень Знак.

Я повиновался. Юнец заметил мое движение, принялся бесцеремонно разглядывать старинный Знак. Наконец, спросил:

- Что за штука?

Учитель улыбнулся и сказал мне, кивнув на юношу:

- Ученик мой, способный парень.

Способный парень зарделся.

- Да… я это… ну… Леша, - он протянул мне руку.

Я молчал, чувствуя, как вскипает во мне гнев. Значит, ради этого юнца пришел сюда Учитель. Ему собрался устроить Пир Самайна. И имени у него еще нет, значит, не прошел инициацию. Или, может быть, Учитель по-прежнему предпочитает звать всех мирскими именами, и ученика к этому же приучил? Руку я юнцу все же подал, он пожал ее, вопросительно посмотрел.

- Ворон, - ответил я, из принципа назвавшись старым и давно забытым именем.

Мальчишка отпрянул, споткнулся о камень, едва не упал, пытаясь удержать равновесие, наступил на один из пакетов с едой.

Учитель усмехнулся.

- Друиды тебя еще помнят.

Я не ответил. С того Самайна, когда я распустил орден, я не общался ни с одним из них. Похоже, что Учитель общался.

Он помешал зелье в котелке, к запаху полыни присоединился едва уловимый аромат, до боли знакомый, вызывающий память о лете - не о времени года, а о времени мира. Что это за запах, я так и не вспомнил.

Мальчишка засуетился, извлек из недр своего походного рюкзака бубен. Я узнал в нем старый шаманский бубен Учителя. Средних размеров, без бубенцов и тарелочек, из темной кожи, на которой давно стерлись знаки Пути. Но когда-то были, я сам, еще будучи учеником, обводил их охряной краской. Новый ученик видно был менее старателен. Очертания знаков угадывались с трудом. Вид бубна, пусть и извлеченного из мальчишьего рюкзака вызвал во мне новый прилив надежды. Бубен служит не для Пира. Может… может…

Мальчишка передал бубен Учителю и извлек из рюкзака небольшую выдолбленную тыкву с отверстиями, изображающими глаза и рот.

- Вот, я подумал…

Учитель усмехнулся.

- Ладно, ладно, специально для тебя, для полного вхождения. Нам это уже не нужно.

Мальчишка с уважением взглянул на меня и принялся пристраивать толстую свечу внутрь тыквы.

- Духов отпугивает, - сказал он и пояснил, - я не боюсь, просто так положено.

Учитель вновь усмехнулся.

- Я бы не взял тебя, если бы ты боялся.

И тут я догадался. Учитель решил провести мальчишку сквозь Врата и выбрал меня себе в помощники. Он просто не знает, что я давно не хожу Путями. Камни закрыты, и я не владею больше силой. Конечно, с чего я взял, что ему все ведомо. Он только человек, пусть и лучший человек в мире. По детской привычке я все еще обожествлял его, думал о нем, как о всезнающем высшем существе. А он только пожилой сухенький человек, такой беззащитный в этой своей допотопной курточке. Он как раз извлек из ее кармана небольшую бутылочку и перелил содержимое в котелок.

- Заранее приготовил, - пояснил Учитель, - настаивал с лета.

Содержимое котелка булькало, над ним клубился пар, смешиваясь с дымом костра. От запаха кружилась голова. Я помнил, как пятнадцать лет назад, впервые входил во Врата с Учителем. Он тогда изготовил это же снадобье, облегчающее путь новичку. После я сам мог открыть Врата, но первый раз всегда легче, когда кто-то делает это за тебя. Но с того злосчастного Самайна сила больше не слушалась меня.

Юный Алеша извлек четки или бусы из лесного ореха. Их я прежде не видел.

- Охранные, - пояснил Алеша, - заметив мое любопытство. Учитель научил.

- Покажи.

Он протянул руку с бусами. От них исходило что-то трудноуловимое, чуждое, непонятное. Учитель отвел его руку, не дав ему дотронуться до меня.

- Глупыш, - строго сказал Учитель юноше. - Его уже нельзя трогать.

- А…, - Алеша покраснел и принялся натягивать бусы. - А… я это…

Учитель посуровел.

- Я уже…, - пробормотал Алеша.

Странно. Мне не позволили дотронуться до амулета.

Закаркал ворон, разорвав тишину своим надсадным криком. Что-то разбудило его. Может быть, он учуял приближение Самайна. Это был именно ворон, а не ворона. Я купил его у деревенского тракториста, который подобрал птицу с переломанным крылом и вылечил. Я принес ворона в свой круг камней, насыпал ему крошек на алтарном камне и отпустил. Он не улетел, свил себе гнездо поблизости, заходил в гости полакомиться объедками от моих трапез.

Наконец, отвар был готов. Мне, признаться, уже было худо от его запаха. Кружилась голова. Учитель снял котелок с огня, перелил кипящее варево в широкую миску.

- Остынет пусть, - сказал он. - Лучше тебе ничего не есть пока.

С этими словами он принялся распаковывать свертки с едой, привезенные Лешей.

- А нам перекусить можно, - продолжил Учитель, - но совсем немного.

- Так это для меня? - удивился я.

- Алексей ходит по Тропам уже давно, - пояснил Учитель.

Я опешил. Получается, он приехал сюда все же из-за меня. А этому сопливому мальчишке уже не вновь ходить по иным мирам. Я молча наблюдал, как они поглощают запасы, запивая водой. Юный Алеша ел жадно.

- С утра не было времени поесть, - пояснил он.

- Молодость, - покачал головой Учитель и посмотрел на юношу сочувственно. Отвар перестал дымить, я посмотрел на часы. Пора. Еще пройдет минимум полчаса, пока отвар начнет действовать. Раздевшись по пояс, я нанес густую горячую массу на грудь, руки, виски, лоб, щеки. Холода я не чувствовал, наоборот, у меня начался жар. Оставшееся до полуночи время я метался, словно дикий зверь, по всему участку, будучи не в силах противостоять будоражащему действию снадобья. Разум мой возмущали давно минувшие события, я ревел от ярости и бессилия, не в силах изменить прошедшее, вернуть, остановить. И внезапно это закончилось. Шум в ушах и мельтешение в глазах исчезли также неожиданно, как и появились. Обессиленный собственным бегом, я сел у костра.

Волчьи тени мелькали в небе, осень смотрела на меня из-за деревьев сотней пар бледно-желтых глаз, ветер, незаметно подкравшись, впился в меня ледяными когтями, разлился по моим венам липким, ползучим туманом. Меня охватила ледяная безмятежность осени. Я, наконец, вспомнил, что мне требовалось сосредоточение, и принялся произносить молитвы и формулы медитации. Учитель держал в руках бубен, мерно отстукивая ритм. Алеша медитировал.

Алексей сидел неподвижно, уставившись в костер. Сквозь пламя я разглядывал его. Движение горячего воздуха искажало черты его лица, придавая им нечеловеческие очертания. Глаза горели белым огнем. Он протянул в огонь руку жестом, известным только друидам. Коснувшись пламени, он провел ладонью по лицу, словно омыв его огнем. Он слишком молод для этого жеста, для этого взгляда. Его лицо внезапно показалось мне не молодым, не старым, а каким-то вневременным, без возраста, словно лицо бессмертного. Между мной и им - пламя костра, только огонь отделяет меня от бога.

Звуки бубна становились все тише, теперь я едва слышал их.

Мысли стали четкими и ясными, у них появились очертания и цвет. Зрение улучшилось и то, что было скрыто от меня темнотой ночи, стало видно мне. Я видел тропинки, уходящие в тень деревьев, видел промерзшую кору, видел уснувших в ее щелях насекомых. Видел движение воздуха и спящих птиц. Я слышал шорох их перьев, слышал их дыхание, легкое, короткое, редкое. Я слышал, как старая женщина вздыхает в домике на окраине ближайшей деревни, слышал, как ветер стонет в открытом поле где-то в километре от наших дачных участков. Я чуял шаги сонного путника, одиноко бредущего полем против ветра, угадывал поступь преследующего его бесплотного существа. Я слышал дробь копыт и завывание промчавшейся мимо Дикой Охоты, внимал звукам арфы, струны которой перебирал Безумный Бард, сидя в лесном зале подле Темного Короля. Мир, еще недавно казавшийся мне таким плоским, одномерным, внезапно расширился, приобрел объем и реальные очертания. Я снова мог Видеть и Слышать, я снова владел Силой. Учитель по-прежнему отстукивал на бубне не слышный ритм. Юного Алексея нигде не было видно.

- Он уже в пути, - молвил Учитель, - ждет тебя Там! Я сварил для тебя Вдохновение. Я возвращаю тебе потерянный ключ. Путь открыт.

Да, путь лежал передо мной. И я ступил на него. Тропа начиналась прямо от костра, она уходила вглубь деревьев, я шагнул в темный проем между разлапистыми елями. За ними начинался лес, тот лес, что произрастал на моем шестисоточном участке, тот лес, что веками высился в ином мире, лес, где жили древние боги, беснуясь, завывал ветер, и Безумный Бард, вторя ему, рвал струны Арфы, празднуя Самайн.

***

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

счетчик посещений сайта